Дед Гендос, или Геннадий Степанович Поряк - если читать по документам, был старый. 90 лет. Не каждый доживет, а уж чтобы в силе быть - это еще суметь надо. Дед - умел. Бабки и молодухи от него по всей улице щемились Кто знает., может от одной фамилии убегали, но факт имел место быть. Бравый, короче, был дед. Царствие ему небесное! Но речь то, собственно, не о бабах. Рыбак дед Гендос был заядлый. Раньше в морях, говорил, рыбачил. Каждую весну он у нас на зимовье на острове. Парочку таймешат поймать… Не столько ловит, сколько природой дышит. Сядет, бывало, возле зимовья на лавочке, разомлеет на солнышке, ну приспит когда. Застал дед те времена, когда китайцы ходили через границу. Есть такой маршрут по нашему району... мало кто знает, но тропа и по сию пору тропой спиртоносов зовется. От него я и услышал эту историю, как от первоисточника, да и много чего еще о жизни, за кружкой чая у рыбацкого костра…


В нашем районе золото - везде! Ходишь - а под ногами - золото. Старать не можно - государство не велит, потому - у всех есть, ну чуть меньше валютного запаса государства..., но - нету! Золото раньше добывали обычным манером - мыли лотками и драгами открытым способом. Это сейчас тут рудники настроили покровские, одна химия, а раньше было как раньше, короче. Ну, китайцы - они тоже спокон веку через речку бегали, а уж в смутные времена да за золотишком - тем более. Проложили китайцы тропу. Считается самой короткой дорогой от деревни до Амура (по автодороге ровно 50 км), а по тропинке - дневной переход, и то не весь день идешь. Проложена тропа по хребтам... по водоразделу до самого Амура. На прииски китайцы тащили спирт, оттуда - золото. Ходили хунхузы группами до 10 человекокитайцев. Понятное дело, с оружием! Без ствола в те поры по окрестностям ни кто разгуливать не осмеливался…


- Генка, млять!!! Где тебя лихоманка носит, тудыть твою в кочерыжку?! – голос отца разлетелся по округе, по самым укромным уголочкам двора. Двенадцатилетний Генка мгновенно нарисовал свою вихрастую голову меж досок старенького дранного забора.
- Батя, звал? – шутить с батей, да когда он еще только пришел из рейса, весь провонявшийся кислым угольным дымом, копотью и маслом – это себе дороже. Очень запросто широкий отцовский ремень может прогуляться по щуплой пацанячей заднице – вдруг недосмотр какой в хозяйстве. Из мужиков то в семье «…отец мой, да я…», да еще 4 девки – сестренки, да мамка. И хозяйство – кобыла, корова да утки-куры всякие. Тяжело, голодно и не богато, но работы – выше крыши, для мальчишеских то рук.
Работал отец в семье один. Машинистом паровоза. Мамка - крупная женщина, строгая, но с такими добрыми и ласковыми руками – ни когда не работала, была домохозяйкой и главным рулевым в женском хозяйстве дома. Генка же – в отсутствии отца – считался полноправным главой всех мужских дел. А дел было – не меньше чем на целого мужика. Тут тебе и стайку вычистить, и скотину напоить, и в стадо проводить, и встретить, и воды привезти, и травы накосить, и …, и к вечеру Генка падал, как подкошенный, чтобы с утра начать все сначала. А еще учеба, уборка урожая осенью, покос летом, дрова зимой, пахота весной – тяжела жизнь подростка.
- Иди-ка сюда! – голос у отца всегда строгий, даже если сейчас конфету даст – все равно взбучку ожидаешь. На всякий случай шмыгнув носом и понурив голову, Генка подошел. Отец сидел на широкой завалинке дома, босой, греясь в угасающих лучах вечернего августовского солнышка. Рядом с отцом лежал куль из-под картошки НОВЕНЬКИЙ! И в нем что-то было! То, что сейчас ЧТО-ТО должно произойти Генка понял каким-то седьмым или десятым чувством. Новый мешок он в доме точно ни когда не видел, хотя блюдил за всем этим хозяйством исправно. Да и не картошку же таскать в НОВОМ мешке!
- Мать! Нук поди сюда! И девок зови! – крикнул отец в сторону раскрытого по летнему времени окна дома. Мамка, вытирая руки о передник, выглянула из окна и через пару минут, в сопровождении всей плаксивой гвардии Генкиных сестренок, показалась в дверях.
Помедлив минутку, чтобы все осознали важность момента, отец, железно стукнув в мешке, достал из него на свет божий… О! Сердечко Генки заколотилось как у крольчонка. Мечта! Сон! Сказка, на которую иногда разрешали посмотреть на витрине сельмага! В руках у отца было одноствольное ружье 32-го калибра!
- С Днем рождения, сынок – тут мамка, как обычно всплакнула, но этих слез Генка не видел… Этим августовским днем Генке исполнилось тринадцать лет.
К подаренному ружью прилагалось десять латунных гильз, банка пороха, пачка капсюлей-пистонов, мерки для пороха и дроби, высечка для пыжей и листок бумаги – инструкция по снаряжению патронов. И еще инструкция от ружья, в которой подробно описывалось как из него, ружья, стрелять.
Открытие осеннего сезона охоты закончилось для Генки так - же как и началось. То есть внезапно. Что такое «сезон охоты» Генка, по малости лет, просто не знал. Ухватив папкин подарок в охапку, в следующее же августовское утро Генка был на озере. Озеро, надо сказать, водоем искусственный. Для сохранения воды запрудили речку, что текла рядом с домом – паровозы ведь на воде работают. А значит и озеро – стратегическое значение имеет. Озеро охраняли… от дурных людей, китайцев, диверсантов и прочих желающих напакостить. Ходили строгие мужики с револьверами – даже просто удочку закинуть – надо спросить!
Генка давненько заприметил гнездовие уток в тихом уголке плотины, и вот, с новенькой «тридцатьвторухой», по пояс в воде, на пузе он ползет к заветной добыче! Утиный выводок уже давно подрос – не зря он наблюдал за ними все лето. 30, 20 метров… вот они, чирочки… Чуть приподнялся, упершись коленями в пловучий остров, прицелился… выстрел! По воде разбежалась рябь от упавших пыжей и по уткам хлестанул бич попавшей дроби. Два чирка затрепыхались в воде, ошалевшие от внезапной боли и неминуемой смерти. Дрожащими руками Генка вставил в ружье новый патрон, правда, чуть не утопив стреляную гильзу. Пока ловил гильзу – чирки затихли. Надежно пристроив ружье на пловучей кочке Генка разделся и плюхнул в воду за добычей.
Когда пацан, ошалевший от такой удачи, приплыл к своим вещам с утками в руках – среди ясного неба раздался гром – на острове стоял охранник и держал Генкино ружье в руках! «Ну, вылезай, орел! Чей будешь?» - Генкины коленки и зубы в такт выбили серию барабанной дроби… Попался!
-Дядь, я тут..
-Ружье твое?
-Да… Папка подарил…
-Ну, пошли к папке, посмотрим…
Сначала Генка хотел уток бросить, но гордость не позволила, да и охранник строго сказал: «бери бери с собой, и неси!»
В сопровождении вооруженного дядьки, с двумя чирками в руках, Генка пошел домой. Голова была готова убежать от хозяина, ну или, на крайний момент, хотя бы спрятаться ниже плеч. Горячие слезы прожигали дорожки на щеках, колени подкашивались и жуткий стыд жег мальчишескую душу – папкин подарок отобрали! Нет страшнее горя!
Отец был дома… Как не надеялся Генка, но отец был дома! Отец давно заметил и охранника, и Генку, но молча сидел на завалинке и попыхивал цигаркой – ждал, когда подойдут.
-Твой орел, Григорич? – охранник присел рядом с отцом на завалинку и потянулся к протянутому кисету с табаком.
- Мой, а чей же. Не похож разве? – отец протянул порезанную газету в руки охранника и строго посмотрел на Генку. От этого взгляда Генкина душа уползла в самые дальние уголки пяток, а голова опустилась еще ниже.
- Добытчик… - охранник ловко свернул цигарку и закурил.
-Что стоишь?! Неси уток матери! Не твоего, сопливого, дела разговор! – батя подкрепил свои слова звонкой затрещиной.
Генка, роняя слезы и утирая сопли пошел в дом. «Стыд то какой! Теперь и ружья не видать – отберет батя, да еще и ремня всыплет!»
Мамка, увидев Генкиных руках уток, расплылась в улыбке: «кормилец ты наш, умница!», потом взяла добычу и, позвав сестер, велела щипать.
-Чего в слезах то? Обидел кто? – мамка человек добрый, но всей истории не знала…
-Я… там…- и слезы хлынули из Генкиных глаз в три ручья. Казалось, все горе и обида в тот момент вытекали из обиженной пацанячьей души. Захлебываясь слезами, Генка все рассказал.
-Посмотрим, что отец скажет. Не плачь пока… - и мамка пошла поздороваться с гостем и предложить кружечку холодного кваса.
Понурив голову, Генка сел в угол и снова заплакал – казалось, что этому страшному горю нет конца и предела.
- Эй, малой! Подь сюда! – голос чужой, охранник зовет. Пойти – не пойти? Может спрятаться? Опять заметалась Генкина душонка в груди, и так загнанная в угол. Поднял голову – четыре пары девчачьих глаз смотрят, сочувствуют… Поднялся, вытер лицо, пошел – все-таки мужчина, что уж тут расписываться. Натворил – отвечать надо!
-Меня Алексей Николаевич зовут – охранник протянул руку.
-Генка… - и очень не смело пожал большую ладонь.
-Ты, брат, не шали больше на озере! Держи! – вот тут Генка чуть и не сел на зад – охранник протянул ему его ружье!
- Тебе батя расскажет, что и к чему. Да и приходи в мою смену по сезону… - охранник пожал руку отцу, кивнул матери и ушел. Опешивший Генка не то, что дар речи потерял – все мысли разбежались! Еще бы! И ружье вернули, и даже задницу не вздули, как бывало!
На ужин была свеженина! Исключительно вкусный суп из двух чирков, домашней лапши с картошкой, луком и овощами. Генка смотрел на довольные глаза сестренок, на их лоснящиеся от жира мордашки, на довольную мамку, и, с опаской, на отца. Батя налил себе граненую рюмку самогона, выпил, закусил чирочьей лапкой.
-Ну, с полем, пострел! – сердечко Генки застучало шибко-шибко – такого он не ожидал.
Утром отец уехал в поездку, поставив ружье в угол шифоньера. Генке сказал не трогать… Ну Генка и не трогал – обычные домашние заботы, суета по хозяйству – не до ружья, вот только в самой дальней глубине души осталось впечатление и от первого выстрела, и от трепета зараненных чирков, и от рукопожатия взрослого мужика – охранника плотины.
Когда отец вернулся с рейса, мать, как обычно, отца встретила, полила горячей воды – помыться, накормила… И осторожно спросила: « с сыном и ружьем – что решил?». Отец, махнув с устатку рюмку, ответил: «Пойдем утром в сельсовет, в общество. Николаич обещал поручителем быть» А Генка в это время крепко спал…
Это утро Генка запомнил на всю свою жизнь. Рано утром, еще до дойки, мать его разбудила. Необычность дня он понял только-только открыв глаза – на стуле рядом лежали, выглаженные мамкой, парадные штаны и чистая, цвета свежего снега, рубашка. Еще подумалось: «Вроде не в школу еще - рано», но все прояснилось за считанные секунды. Старшая сестренка, Валюшка, на ухо прошептала: « с папкой в сельсовет пойдешь!» - слышала, видно, ночью. Сердчишко Генкино, еще не совсем проснувшись, уже готово было бежать из груди – в сельсовет просто так не ходят! Генка потянулся к чистым штанам…
- Ты это чего удумал??? – мамкин голос быстро расставил все по своим местам.
- Марш корову выгонять!
Накинув куртку и домашние штаны, Генка пулей метнулся во двор. Надо ли сказать, что корова почти бегом в стадо добежала?
Так же бегом Генка вернулся домой. Выпил стакан молока со свежим хлебом и стал ждать, когда проснется отец.
Батя проснулся поздно – работа у машиниста паровоза – это вам не пряники перебирать. Тяжелая. Пока отец спал, в доме стояла идеальная тишина. Так заведено! Даже кошка, пестрая, как флаг в Первомай, мяукать не осмеливалась. Генка уже часа два сидел при параде и молча ждал.
-Ну, собрался? – отец, как будто и не ожидал другого от сына. Словно давал перед этим строгий наказ – как проснусь, чтоб готов был.
-Собрался! – Генка встал с завалинки, отряхнул штаны и показался отцу.
-Тогда пошли! – батя накинул форменный машинистский китель, поправил волосы.
Двинулись, как на парад. Ну, по крайней мере, Генке так казалось.
Председатель охотобщества их встретил важно, за добротным дубовым столом, в очках. Седины в голове председателя было на много больше, чем черных волос. На груди, на отглаженном костюме – значок с изображением Ленина, и еще один – Общество охотников и рыболовов СССР. Важный дядька! Каково же было удивление малого Генки, когда рядом с председателем он увидел Алексея Николаевича!!!
Председатель поднялся, протянул руку отцу, поздоровался. А потом поздоровался и с Генкой – так же по-мужски, за руку. Сказать, что от такого обращения Генка ошалел – просто промолчать! Где это видано, чтобы мужик с пацаном - за руку! Да еще и председатель!!! А Алексей Николаевич при этом хитро так Генке подмигнул одним глазом, мол, не дрейфь, парень!
-Ну что, Николаич, принимать то будем? – председатель выдвинул ящик стола и чего-то там покопался.
- Будем, Альбертыч! Я ручаюсь! Этот пацан при мне двух чирков добыл! Все сделал правильно, не хулиганил!
Генку начал колотить то ли озноб, то ли мандраж. Странные и не очень понятные вещи говорят, но про него же! Про Генку!
- Добро! Коли первый зам ручается, то и я - не против! – председатель вынул из стола маленькую бордовую книжку с золотым тиснением.
- Читать то умеешь? – это уже к Генке вопрос, а Генка от волнения чуть не разучился это самое.. читать…
Председатель протянул Генке листок, на котором мелким шрифтом было что-то написано, а сверху, жирными буквами: «Устав молодого охотника и рыболова». Дрожащей рукой Генка взял бумажку…
- Себе оставь! Дома изучишь и отчитаешься! – строгим голосом проговорил Николаевич.
- И запомни, пацан! Я за тебя поручился! Не подведи!
Подвести? Кого? Про что?? Генка это понял не сразу. Председатель охотобщества обмакнул перо в чернильницу и вывел в красивой бордовой книжке: Поряк Геннадий Степанович. Поставил дату и приложил круглую сельсоветскую печать.
-Поздравляю! Теперь ты полноправный охотник! Только вот правила изучи хорошенько! Нарушать будешь – накажу и выгоню из общества! Отца спроси, если чего не понятно будет! – и вручил Генке книжку. А на книжке золотым по красному: «Общество охотников и рыболовов Советского Союза. Членский билет.»
В тот день дома был праздник. Сестренки поздравляли. Мамка – просто обняла и заплакала, как у нее водится – кормилец подрос (не знала в те поры мамка, на сколько ее слова пророческие). Отец гордился молча – не мужское это дело, сопли пускать.
Был праздничный стол! Мамка достала сахар, кусковой, целую чашку – девчонки чуть с ума не сошли! Такое только на Пасху, да на Первомай бывало, или на 7-е ноября, в день Революции. Генка светился счастьем – это был его день, самый счастливый в жизни.
Бумажку, что дал председатель общества, Генка на завтра выучил наизусть – ночью подними, спроси – ответит! Инструкцию по стрельбе из ружья – тоже до дыр затер. Узнал Генка что такое «сезон охоты», что можно, что – нельзя. Сдал экзамен по своим познаниям перед лицом всего семейства. В конце отец достал из шифоньера ружье и сказал: «Теперь ты головой своей отвечаешь за свои действия!» И отдал ружье Генке, которое он так же торжественно водрузил в тот же угол шифоньера, откуда его взял отец. Но уже САМ, как полноправный владелец.


А на утро было ОТКРЫТИЕ! Открытие первого в жизни Генки охотничьего сезона. Проснулся Генка по темноте – даже мать еще спала, не то, что все семейство. Отец еще вечером ушел в рейс и пока не вернулся. По дому раздавалось слаженное сопение четырех девчачьих носиков… Осторожно, чтобы ни кого не разбудить, Генка достал ружье, патроны и пошел на летнюю кухню, собираться. Надел штаны, рубаху, чуть мокрую от утренней росы телогрейку, опоясался отцовским ремнем поверх фуфайки – все, готов!
- А ну стой! – окрик матери застал Генку прямо в калитке.
– На вот, возьми! – мать, простоволосая, в ночной рубашке, со спутанной со сна прической протянула Генке газетный сверток. Не глядя, Генка положил сверток в сумку-побирушку, что через плечо носят, и пошел к озеру. Буквально за забором дома столкнулся с соседом – тоже в фуфайке, с сумкой на одном плече и ружьем на другом. Молча кивнули друг другу и так же молча пошли – в одну сторону ведь.
На открытие охоты на озеро пришло чуть не полдеревни народу. Однако услышать, что скопилась целая демонстрация, было просто не возможно – все старались передвигаться очень тихо и не разговаривать. Сосед, было, зашипел на Генку: «тут мое место, уходи!» По малости лет Генка уже собирался было перейти чуть в сторону, но там плавни были уже заняты – через каждые 50 метров на берегу кто-нибудь да был. Выручил Алексей Николаевич.
-Чего ты, Карпыч, воду тут баломутишь?! Оставь пацана в покое! Не съест он твоих уток, а не сможешь добыть – так неча на зеркало пенять! – спорить с замом председателя общества у Карпыча не было ни какого желания, да и места – всем хватает. Человек просто такой – жадный.
Чуть посерело небо, потянул легкий ветерок и полетели.. они! УТКИ! Что тут началось! Для Генки – так вообще – светопреставление!
В тот день Генка не добыл ни одной утки. Для себя – решил: больше с такой толпой охотить не буду никогда! С голодухи не помереть тогда помог мамкин туесок с тремя картошками в «мундире», куском хлеба и кусочком соленого сала.

Еще через пару дней начались занятия в школе. Тут уж совсем стало не до охоты – учеба, огородная пора – сбор урожая. Как не пытался Генка вырваться на озеро – ни чего не получалось. К седьмому ноября внезапно ударил сильнейший мороз, сковал льдом и озеро, и речку. Выпал первый, настоящий снег. Наступило время забоя домашней скотины. Сказать, что Генке нравился сам процесс – нет, не нравился. Генка воспринимал это как жизненную необходимость, как естественное течение жизни. Генке нравилась свеженина. Обычно все начиналось дома. Потом били скотину у соседа, потом у соседа соседа… и так далее по всей улице. Что уж говорить – поесть мяса «от пуза» - роскошь не бывалая! Про ружье Генка в школе помалкивал – не было у однокашников ружей, да и гордыня – большой порок, как говаривала бабушка. Бабушку Генка очень любил и всегда старался прислушиваться к ее мудрым, пусть порой и не грамотным, словам.
Этой осенью, на каникулах, получилось у Генки добыть с десяток рябчиков, пару косачей и красивого, крупного, броватого глухаря.
-Че, ворону убил? – младшая сестренка, Ольга, потянула из торбы за ноги глухаря, размером почти в ее рост.
-Ворону, ворону… тащи мамке! – Генка ласково потрепал сестренку по голове и чмокнул в щеку. Подгибаясь под тяжестью волочащейся по земле птицы, Ольга забралась на крыльцо, звонким детским голоском зовя мать. На зов кроме матери появился и отец.
- Вот это уже добыча! – глаза отца светились гордостью за сына.
В этот вечер отец рассказал Генке как можно убить крупную дичь – в какое место правильно выстрелить, чтобы наверняка, как поступить, чтобы мясо не испортилось. Как разделывать-свежевать добычу Генка уже знал и умел. Еще бы! Всей улице вместе с дедом и отцом скотину били!
Зима прошла не заметно. В заботах, зимних забавах и учебе. Зачиркали первые свои трели синицы на солнцепеке, оттаяли и стали носиться вокруг воробьи. Долгими зимними вечерами, сделав уроки и закончив дела по дому, Генка слушал рассказы отца, если выдавался такой момент, что отец был не в рейсе. А рассказывать отец умел! И про повадки разных зверей и птиц, и про то, как правильно обустроить засидку, как соорудить солонец, как сохранить и подсолить сено для косуль, как сохранить в жару рыбу и мясо, как не умереть с голоду в тайге, как не заблудиться… Многое узнал Генка за эту зиму, многому научился. В конце зимы отец сделал Генке подарок – десяток круглых, в полосочках-ободках, самолитных пуль для ружья и плотный холщевый тяжелый мешочек дроби – чтоб запас был.

В мае, после сдачи выпускных экзаменов, Генка пошел работать. Восемь классов – вполне нормальное образование. Начал Генка свою трудовую жизнь кочегаром на паровозе отца. Тогда за каждой парой машинистов был закреплен свой паровоз. Генка попросился – отец, конечно, взял, похлопотав за сына в отделе кадров.
Без мужиков жизнь в доме начала как-то разлаживаться – не гоже это, когда мужиков ни кого нет по целым суткам. Перешел Генка кочегаром к отцовскому сменщику – Анатолию Александровичу. Вот тут парень и хлебнул лиха. Вроде и нормальный мужик Саныч был, но с пацана сгонял по семь потов и ни капельки не давал поблажки. После работы Генка падал замертво, порой даже не помыв грязное от угольной пыли и копоти лицо. Уж, какая тут охота! Ружье Генка месяцами в руки не брал – не до него.
Здоровенная лопата и уголь постепенно делали свое дело – Генка возмужал, окреп. Мальчишеские руки обрели мужскую стать и силу, а в голове начало рождаться какое-то другое, взрослое, понимание жизни.


Наступила осень. Упал желтый лист и хвоя с лиственниц, небо отмылось от летней пыли и засияло первозданной голубизной, на юга потянулись утки и гуси. Окрестные сопки огласились брачным ревом изюбрей. Начало октября…
У Генки выдался выходной. Огородные дела – закончены, если не считать мелочей. Настала золотая пора – бабье лето.
Рано утром, только рассвет, в калитку постучали. Собаки подняли гам и хай. На стук Генка открыл дверь. В просвете калитки, в свете зарождающегося утра, стоял Николаевич – охранник озера и первый заместитель председателя охотобщества.
- Как со временем у тебя? Отлучиться от дома можешь? – на Николаевиче была стеганая куртка, пояс и карабин на плече. Дыхание Генки сорвалось…
- Щас! Я только мамке скажу! – Генка пулей улетел в дом. На гомон собак, на крыльцо, кряхтя, выполз дед и закурил цигарку.
- Чего тебя, Леша, лихоманка ни свет, ни зоря носит? – дед присел на ступеньку и затянулся.
- Быка, дядь Гриш, заранил вчера. Пособника бы надо.
- Ясно… - дед молча поднялся и, прихрамывая на протез, пошел в дом следом за Генкой, попыхивая самосадом.
В это время Генка пытался втолковать матери, куда и с кем он собрался.
- Нюрка! – дед присел на край табуретки. – Марш из койки и быстро собери пацана!
Сорокапятилетняя мамка мигом вскочила с кровати.
- «Рупзак» - мой собери! – голос деда был суров. Мать без лишних слов положила провизию в дедовский вещмешок, пару теплых носков, рубаху и теплый свитер.
- Патроны то зарядил? – это уже к Генке. Генка пулей метнулся к шифоньеру.
- Дробь не бери, ни к чему она! – дед, хоть и без ноги, но в доме – настоящий хозяин, хоть и старый уже.
Дрожащей рукой Генка выгреб пулевые патроны в карман. Пять штук! Достал ружье.
- Ну, все, иди! Да мешок не забудь, вон в сенях чистый лежит! – дед пыхнул еще догорающей цигаркой и пошел на кровать.
Тайга встретила Генку запахом прелой листвы, свежестью и тихим шуршанием ветра в голых ветвях деревьев. Спрыгнув с телеги, крепко ухватив руками ружье, Генка огляделся. Николаевич, привязав коня к ближайшей березе и отпустив с повода собаку, коротко мотнул головой в сторону шумящей листвяком сопки – пошли, мол.
Шли молча. Изредка через тропу перебегали бурундуки, да поднимающееся солнце палило все сильнее и сильнее. Генка взопрел. Ружье, раньше такое невесомое, вдруг стало становиться все тяжелее и тяжелее, на мокрую голову то и дело начали падать лосинные вши – мелкие крылатые твари, старающиеся непременно забиться в самую гущу волос. Генка молча, про себя, матерился и шел за Николаевичем в сопку.
Вдруг Тунгус – так называл свою собаку Николаевич – внимательно обнюхав землю, а потом, задрав вверх голову, метнулся в сторону с тропы и пропал из вида.
- Пришли! – шепотом выдохнул Николаевич. – Теперь на него, Тунгуса, вся надежда. Можно перекурить пока что…
Генка примостился на прошлогодней валежине и блаженно вытянул ноги. Николаич закурил. Прошло почти полчаса. Вдруг, из соседнего ельника, метрах в трехстах, послышался частый, заливистый лай Тунгуса.
- Тихо только! – Николаевич передернул затвор карабина, досылая патрон в патронник. Зарядился и Генка. Осторожно ступая по опавшей хвое, двинулись на лай.
Быка Генка увидел внезапно - из кустов вдруг поднялась рогатая голова, а потом и сам бык. Красивый, статный, с густой рыже-белой бахромой шкуры на груди. Генку он не замечал – все внимание зверя было приковано к собаке, звонко лающей и крутящейся у него под ногами. Огромный! – так Генка оценил матерого семилетнего самца изюбра.
Задевая громадными рогами ветки молодого лиственного подлеска, бык пошел. На Генку почти, чуть наискосок! Генка вжался в ствол стоявшей рядом листвянки. Ружье в руках мгновенно вспотело и стало скользким. По спине, вдоль позвоночника, выступили и побежали ручейки жаркого пота. Сердце бешено и гулко заколотилось в груди. Вдруг стало не хватать воздуха.
Таких ощущений Генка в жизни не испытывал. Борясь с охватившим его волнением, стараясь не дышать так громко – на весь лес, широко раскрытыми глазами мальчишка смотрел на приближающегося красавца – рогача. Бык не спешил. Видимо собака, крутящаяся под ногами, совсем его не пугала. Просто мешала. Разве могла какая-то собака испугать лесного исполина в самом расцвете сил?! Периодически отмахиваясь рожищами от собаки, бык шел в сторону замершего молодого охотника, чуть прихрамывая на задние ноги. Ноги Генку уже не держали – противная дрожь в мышцах разлилась по всему телу, от макушки до самых пяток. Очень медленно он опустился на оба колена, вытер о штанину вспотевшую руку и выглянул из-за листвянки. Бык ни куда не делся, только остановился чуть боком и повернул в сторону Генки рогатую голову на мощной шее.
За считанные секунды в пацанячьей голове пролетели наставления отца: «… если будешь стрелять с сопки вниз – целься чуть выше сердца, прям в лопатку, иначе обнизишь. И в голову не стреляй – попасть насмерть тяжело очень. Помни что у тебя один патрон – второй раз выстрелить может и не получиться. Да не выцеливай долго – промажешь обязательно – стреляй сразу, как ружье поднимешь…»
Глазами Генка нащупал то место на теле быка, куда нужно было попасть – вот сюда, чуть выше и спереди колена передней левой ноги – бык стоял почти грудью. Мандраж в руках затих почти сразу, как только начала работать голова. Прижав пальцем спусковую скобу, Генка бесшумно взвел курок, одновременно поднимая ствол и насаживая на мушку левую часть грудины зверя.
Звонкий, сухой, как щелчок пастушеского кнута, выстрел хлестанул по ушам. Генка услышал хлопок попавшей по живому телу пули. Бык присел на все четыре ноги и, громадным четырехметровым прыжком, скрылся с Генкиных глаз за кустами чапыжника.
С лаем за быком сорвался и Тунгус, наступила гробовая тишина…
Оглушенный Генка вынул стреляную гильзу из патронника и снова зарядил оружие. Сухо щелкнула веточка под осторожной ногой – подошел Николаевич.
- Попал? – карабин Николаевича висел на плече.
- Вроде попал. – почему-то шепотом ответил Генка.
- Ну, пойдем, глянем! Видишь, Тунгуса не слышно? Значит - точно попал! – и Николаевич широким шагом, уже не таясь, зашагал вниз по склону сопки туда, где скрылись собака и изюбр.
Метров через сто Генка услышал в зарослях чапыжника какую-то возню и приглушенное ворчание собаки. А потом и увидел: с утробным ворчанием Тунгус теребил брюшину лежащего на земле быка, раскидывая клочья шерсти по сторонам.
- Отлично попал! – расплывшись в широкой улыбке, Николаевич протянул Генке раскрытую ладонь. – С полем, охотник! Поздравляю!


Этой зимой в семье случилось большое горе – пала старая кобыла Ромашка. Потерять такую кормилицу – страшное дело для деревенской семьи! Как теперь вспахать огород? Сено на чем привезти? Дрова? Морозным февральским утром, отец, договорившись с соседом об извозе, взяв с собой пять рублей денег, отправился в соседнюю казачью деревню – Толбузино – покупать коня. В это время Генка был на работе – в рейсе. За день, с раннего утра, отец добрался до деревни – через таежные перевалы и мари – к самой границе. Толбузино – деревня пограничная. В ней имелась и застава с собаками, и только что организованный совхоз имени Степана Толбузина – основателя поселения.
Про историю основания – история отдельная. Когда-то, почти век назад, когда Российское государство только-только открывало для себя земли Дальневосточной Даурии, в верховья реки Амур пришел Ерофей Хабаров со своей казачьей дружиной. Был среди этих казаков и Степан Толбузин – молодой и горячий воевода. Хабаров, провоевав с даурами и маньчжурами почти всю зиму, основал свою станицу – крепость – Албазино. Уж что там не заладилось – не известно, но по весне, как только с Амура сошел матерый зимний лед, Толбузин, с группой ближников, на плотах, двинулся вниз по Амуру-батюшке. Открывать новые земли. Проплыв по реке почти все лето, остановились и стали городить поселение – нынешнюю станицу Толбузино. На карте области и по сей день сохранились имена казаков – Ваганов, Ермаков, Олонкин, Кузнецов, Перемыкин, Ольгин, Черняев… Их именами назывались именные земельные наделы, ну, и заставы, естественно, – в обязанность каждой казачьей семьи входила защита Российского Государства от нападений китайцев и маньчжур – таково было условие царского двора при выделении земельных наделов.
В Толбузино отец приехал затемно – короток зимний день. В станице коней на продажу не было. Помыкавшись от двора к двору, послушав советы станичников, двинулся отец на пограничную заставу. Нашел начальника заставы, переговорил по мужски. И… купил кобылу! Серую, в крупных темных «яблоках».
- Называть то как? – отец достал деньги из поясного загашника.
- Вьюгой называй – заставский конюх погладил кобылицу по морде и даже чуток всплакнул.
- Ты ее, Григорич, не обижай! Она очень послушная и умная! – конюх передал повод отцу, на прощание чмокнув кобылу в мокрый нос.
Домой отец добрался чуть не в два раза быстрей, чем сосед на своем стареньком мерине – молодая, трехгодовалая Вьюга под верховым седлом дышала энергией и силой. По началу батя старался умерить шаг лошади – не гоже это, соседа бросать в пути. Но Карпыч, мужик опытный и матерый, видя, с каким трудом сосед справляется с энергией нового коня, махнул рукой – езжай, мол. И отец поехал. Привыкший к мерной поступи своей старой кобылы, по началу отец объезжал препятствия в виде поваленных лесин и ям. Вьюга ошеломила его чуть не на первом километре. Препятствия она не обходила, а широкими прыжками преодолевала с ходу, даже ни чуть не замедляя рыси! В самый первый раз, при прыжке через валежину, отец упал из седла – не убиться помогла деревенская выучка и сноровка. За деревом Вьюга встала, как вкопанная – ждать седока. В этот момент, сквозь маты, рвавшиеся наружу, отец в первый раз оценил выучку пограничной лошади.
- Действительно, не дура… - отец снова взгромоздился в седло. Вьюга, словно ни чего и не случилось, снова встала на рысь. Крепко ухватившись за повод, Степан Григорьевич уже не думал, как править. Думал, как удержаться в седле на норовистой, молодой лошади. Погонять ее было не нужно – Вьюга сама шла размеренной ходкой рысью, поглощая километр за километром.
С появлением в доме новой кобылы, жизнь Генки поменялась. Как-то они сразу подружились. Прежде чем накормить корову и прочую живность, Генка бежал к лошади. Угостить кусочком свежего, соленого крупной солью хлеба. Вьюга отвечала на ласку тихим ржанием и тыкалась мокрой мордой в Генкино лицо. А что вытворяла, на зависть всем окрестным пацанам! И сидела, и ложилась по команде, и прибегала на зов по первому требованию, и ходила красиво, высоко, как на параде под Ворошиловым, задирая копыта! Генка был счастлив – ни у кого в поселке не было такого коня. Это, как сейчас если – все равно, что купить красивую, всепроходимую иномарку. Вьюга была для Генки – ВСЁ! И машина, и мотоцикл, и самая большая любимица.


Весной, чуть только подтаял лед, по приглашению Алексея Николаевича, засобирался Генка на охоту. Смазал ружье, зарядил патроны, проверил амуницию, рюкзак бабушка новый сшила. – весь при делах! Дед, ковыляя на своем костыле, завел в кладовку.
- лезь вот сюда под балку! – дед велел лезть – значит так надо.
- Деда, че искать то? – Генка пошарил по лиственничной балке рукой.
- вот говнюк! Не чуешь, что ль?! – обозлился дед.
Поведя рукой вдоль балки, Генка вдруг нащупал совсем неправильный выступ. Еще через секунду в его руках был вороненый «маузер», в потертой деревянной кобуре.
- Чуешь…, сопляк… – с какой–то тоской и огромной лаской в голосе проговорил дед и, прихрамывая, прошел в дом.
Генку опять колотил мандраж волнения. Еще бы! Настояйщий МАУЗЕР! Легендарное оружие революции! Дед его привез давно, еще после Первой Мировой войны, спрятав во втором дне самодельного фанерного чемодана. Видел Маузер и Гражданскую Войну, и стрелял. Дед, кряхтя, доковылял до комода. Пошарив в его недрах, среди девчачьих трусов и тряпок, он извлек на свет Божий красивую жестяную коробку из-под чая. В коробке что-то железно «бумкнуло». Дед, открыв коробку, достал из нее четыре десятка патронов к пистолету – каждый завернут в тонкую масляную бумажку, и каждая пятерка патронов - замотана в отдельную бумагу вместе.
- Держи! Боезапас тебе! – дед протянул на ладони патроны в руки Генке. – Прибери только хорошенько!
Обомлев от таких подарков, Генка метнулся в стайку к Вьюге.
- Смотри! – он протянул маузер и патроны к морде лошади.
Вьюга, принюхавшись, фыркнула: – Мол, что тут удивительного? Обычное дело, оружие! – все-таки Вьюга была пограничной кобылой, и оружия успела повидать на много больше, чем Генка.
Тщательно завернув пистолет и патроны в плотную тряпку, Генка полез на сеновал, где и спрятал дедовское сокровище, подальше от посторонних глаз. Разбираться с устройством оружия было особо некогда – рано утром был намечен выезд в тайгу.


Проснулся Генка рано – темное небо едва-едва начало сереть восточным своим краем. Наскоро перекусив приготовленной матерью с вечера снедью, вывел Вьюгу из стойла и оседлал ее, туго затянув подпруги под животом кобылы. Сложил припасы в специальные седельные сумки, накинул ружье через спину и, ведя лошадь в поводу, вышел со двора. Возле дома Алексея Николаевича уже собрался народ – человек пять мужиков, оружных и при конях. Слышался негромкий разговор, вспыхивали огоньки цигарок. На такую большую охоту Генку позвали впервые – во многих семьях, по весеннему времени, закончилось мясо. На общем сходе в обществе охотников, было решено восполнить его запасы в тайге – не помирать же с голодухи малым ребятишкам, да бабам со стариками. Генку позвали из-за Вьюги. Не в каждом дворе был свой конь. Алексей Николаевич даже выхлопотал в отделе кадров депо для Генки отгул по такому случаю – для всеобщего же дела собрались, не просто так.
Отправились тихо… все верхами. Даже пять собак, во главе с Тунгусом, крутились под копытами коней молча. Так же молча, с тихим рыком, Тунгус раздавал тычки и затычины членам новой стаи, наводя порядок в коллективе. Когда разборки с главенством были закончены, вся стая затрусила рядом с конями, не широко разойдясь по сторонам. На рассвете выехали на узкоколейку, по которой раньше пытались возить добываемый возле Амура уголь, а потом забросили. Здесь все спешились и закурили. Генка, как некурящий и самый молодой пошел по насыпи в туман, поднимавшийся от дороги – утро выдалось на удивление морозное, после вчерашней оттепели.
Короткий хруст ветки под осторожной ногой разорвал тишину собачьим лаем. Генка слышал, где хрустнуло – справа и чуть впереди. Коротким тихим свистом подозвал коня – Вьюга появилась из тумана буквально через пару секунд. Что шептал Генка в ухо своей любимицы, как уговаривал – это знают только голые деревья того весеннего леса, да сами участники событий. Вьюга, всхрапнув, вытянув шею, кинулась на удаляющийся собачий лай. Генка прижался к шее коня и крепко вцепился в узду – из седла могло вышибить любой случайной веткой.
Веткой Генку не сшибло. Вьюга вынесла его на край широкой мари, в середине которой собаки гнали сохатого. Для Генкиного ружья – расстояние очень большое, нет смысла жечь патрон. Сидя в седле, Генка наблюдал за гоном – собаки бестолково гнали сохатого через марь, даже не пытаясь завернуть его.
Послышался гулкий стук копыт по мерзлой земле и хруст веток – на закраек мари выкатился Николаевич, на черном, высоком жеребце. С тихой руганью подтянулись мужики, стали табориться на завтрак. Через час или полтора к табору пришел Тунгус, вывалив язык, и упал без сил. Еще через полчаса стали подтягиваться остальные собаки – в таком же укатанном состоянии. Думать продолжать, как планировалось, загонную охоту на коз – смысла нет. Решили оттабориться на дневку, а пока – кто как, до вечера. Кто – солонцы навестить, что есть неподалеку, кто кормушки посмотреть, кто просто траву на мари для будущего сенокоса. Генка остался предоставлен самому себе. Солонцов у него в этих краях отцовских не было, а своих – еще не нажил, кормушек – тоже. Генка сел в седло и пустил Вьюгу шагом по краю мари. Утренний морозец начал потихоньку отпускать, тихое шуршание сухой травы под копытами коня навевало дрему. Что уж греха таить, задремал Генка. Проснулся он внезапно – вроде, как толкнул кто. Вьюга стояла среди густого ельника. Справа возвышалась могучая сопка – вверх посмотришь – шапка падает. Влево уходил глухой, поросший ельником овраг. На другой стороне оврага, метрах в тридцати от Генки, стоял сохатый и спокойно жевал верхушки молодых веток листвянки. Не дыша, Генка одним движением выскользнул из ружейного ремня, одновременно взводя курок. Прямо с коня, совсем не думая, как конь отреагирует на выстрел, Генка всадил пулю в левую лопатку зверя.
Вьюга не подвела. Даже не дрогнула ни одной волосинкой, когда звук выстрела хлестанул по чутким ушам – не зря у конюха на заставе она была любимицей.
Лес сразу же взорвался множеством звуков: собаки, с лаем, во главе с Тунгусом, появились первыми. Затем, с разных сторон послышались звуки копыт и, почти одновременно, подъехали мужики.
- Кого бил? – Николаич серьезен, прислушивается к лаю в овраге.
- Сохатого…
- Бык?
- Бык!
-Молодец! Лишь бы хорошо попал – пуколка то у тебя еще та… - Николаич поправил на плече карабин и повернулся к мужикам, обсуждать добор. Пока обсуждали – тон собачьего лая сменился – послышались визгливые нотки собачьей драки.
- О! Хватит балаганить! Дозрел! – Николаевич поднялся в седло и двинул коня вниз по оврагу через чапыжник, навстречу собачьему лаю.
Через пару сотен метров лежал сохатый. Он, вопреки обычаю, не стал уходить по строгой прямой, а стал метаться из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть собак, пока не упал без сил – Генкина пуля порвала артерию в грудине зверя, прямо возле сердца. Наскоро освежевав сохатого и, погрузив на волокушу, по-скорому сделанную из двух молодых березок, мужики двинулись на табор. Собаки остались пировать на требухе, лениво переругиваясь.
На этом охота на сегодня была закончена. Генка завернулся в дедовский овчинный тулупчик и уснул под боком у Вьюги, греясь ее теплом с одной стороны, а костром – с другой, во сне еще раз переживая прошедшую охоту.
Утром ударил мороз – куда там вчерашнему! Рассвет встал в колючем морозном тумане над марью. Сегодня решили делать загоны. Весь день, верхами, мужики крутились по березовым и лиственным перелескам, с собаками, выгоняя оттуда на чистое место косуль под выстрелы опытных стрелков с винтовками. Мяса добыли много. На каждого коня волокушу пришлось делать.
Уже под вечер, когда все поужинали, отошел Генка в сторону от табора. Совсем не далеко, в распадке послышалось рычание собак. Генка кинулся на звук – собаки с лаем угоняли волчицу, бросившую при бегстве разоренное логовище – в гнезде, задавленные собаками, были пять волчат. Генка присел над логовом – один из щенков еще был жив – рваная рана от собачьих зубов на шее кровоточила, сломанная передняя лапа плетью висела. Вся в крови, маленькая волчица, между тем, была жива. Генка назвал ее Найдой. Мужики помогли остановить кровь и даже зашить рану на горле, привязали плашечки к лапе – чтоб срасталась.
- Счастливый ты, Генка, говорили – собаки от нее вырастут – всем на зависть!
Не правы были мужики насчет сегодняшнего Генкиного счастья. Следующим вечером, вернувшись домой, Генка узнал, что умер дед…


Этой осенью охотился Генка в вершине ключа Волчий. Вроде и не большой ключик, с частыми залысинами песчанно-галечных, обнаженных кос. Охотил Генка глухарей.
Как-то вечером, вернулся Генка с очередной добычей – двумя красивыми петухами. Отдал дичь бабушке – на стол готовить, а сам – в баньку. После бани Генку отец встретил – пойдем, мол, на кухню, разговор есть. Закурили. Отец, помолчав чуток, спросил: «охотил где?!»
- На Волчьем! – Генка даже подумать не мог, почему был задан такой вопрос.
- Вот… из глухаря твоего… - отец разжал сильную, широкую ладонь. На ладони лежали два маленьких камушка грязного, черно-желтого цвета.
- Бабка из желудка вытащила. Это золото, сынок. Хорошо помнишь, где убил птицу?!
Генка помнил. Широкая галечная коса на ключе и брусничник вокруг топкого мшистого места. Одинокая лесина на берегу, с которой и был сбит глухарь…
- Завтра поедем с тобой, вставай пораньше. – отец ушел в дом, оставив очумелого Генку переваривать услышанное.
Что такое «старать золото» Генка знал, но сам – не сталкивался никогда! Не приходилось. Года два назад объявили о разрешенной добыче золота частными лицами. Для приема метала даже завели специальные деньги – боны – длинные ленты бумаги, на которых были они напечатаны. За золото – выдавали боны, за боны – любой товар, да такой, что и за рубли не купишь. Мужики – соседи, золото копали и сдавали, но, друг от друга прятались и таились, не желая выдавать места добычи.
Только сейчас Генка осознал, что Подя – удэгейский властелин окрестных лесов и рек, не известно за какие заслуги, открыл ему золотоносное место – косу, на которой клевал камни Генкин глухарь.
Рано утром, вооружившись лопатами, топорами и ломами, Генка с отцом выехали на Волчий ключ. Генке вся добыча была внове, потому он полагался на отцовский опыт и знания. По приезду, осмотрев место, отец стал рубить лоток – широкую деревянную плаху с бортами, с насечками поперек. Потратив полдня, мужики установили лоток на самом узком месте ключа, где течение самое сильное. А потом, начали копать рядом шурф – вертикальную шахту-выемку, а грунт – сыпать на лоток, в самом его начале. Копали и таскали песок – до вечера, много высыпали. По сумеркам стали табориться. Рано утром, отец разбудил Генку – мол, пойдем, улов проверим.
За ночь ключик перемыл и унес всю насыпанную кучу песка, оставив только на дне лотка, в зарубинах, самые тяжелые камушки, которые вода поднять и унести не смогла.
- Вот тут, сына, в лотке, и есть золото, если оно конечно тут есть. – Вдвоем с Генкой они перенесли лоток из ключа на берег.
Взяв из телеги козью шкуру, отец высыпал содержимое лотка прямо на шерсть. Руками отобрали явный песок, а потом… Потом отец свернул шкуру и кинул в костер. Через пару часов угли костра разгребли. На горелой горячей земле, в углях, лежали три, красных от температуры, капли метала.
-Ну вот, малой! – батя потрепал Генку по волосам – Взяли!...
3 грамма золота… целое состояние, по деревенским меркам. На такие деньги можно было бы легко купить корову или поросенка.
На эти деньги не купили ни чего. Напротив – железо было спрятано в дальний загашник и всем было велено про него забыть.
Генка не забыл. Бывая на охоте, он обязательно заворачивал на Волчий – поглядеть чего как, пару лопат грунта на лоток кинуть – с последнего визита лоток так и оставили в воде. Захаживал, в общем. За три года намылось золотишка прилично – бутылка из-под шампанского – полновесный пуд.
В весну отохотились красиво – десяток гусей, кряковых – пару десятков, пантач… вроде все в строку, ан нет… По радио войну объявили. Батя засобирался на войну. Из-под крыши стайки был извлечен карабин (Генка сроду не видел его), патроны, была собрана котомка – мамка наложила, что могла и что было в доме. Утром, 23-го июня, отец ушел на фронт.. Остался Генка с бабской гвардией дома. Затянула работа – составы водить надо же кому-то. Взрослые мужики – все ушли воевать, стал в свои 19 лет машинистом паровоза Генка. На фронт Генку не взяли, хоть и просился. Поврежденная паровозным шнеком нога давала себя знать, да и депо работниками сильно не разбрасывалось – рулить то надо паровозами хоть кому-то. Медаль «За добросовестный труд» Генка получил через год, после начала войны. Как девки не галдели, все понимали, что встал вопрос выживания – Генка охотился, браконьерил, но кормил всю свою большую семью. Захаживал Генка и на Волчий… кинуть пару лопат грунта на лоток, пройтись по мшистой мари – редко, чтоб не получалось взять козла или глухаря.
Что наступили хреновые времена – Генка понял сразу. До последнего держал золотишко, но и ему пора настала. Принес Генка свое богатство в сельпо. 12 килограмм… полновесный пуд золота. На выручку первым делом купил Генка двуствольное ружье 12 калибра – Зауэр 3 кольца – редкая вещь. Девчонкам – сладостей и тряпок, мамке – красивый теплый платок. Ну, еще снаряды: порох, капсюли, дробь – картечь, пули. Пыжи – самодельные. Генка с этим никогда не заморачивался.
На вырученные деньги прожили долго – почти три года. С фронта вернулся отец… без обеих ног. В Генкин дом заглянула госпожа Нужда… Между поездками, когда выдавалось время, Генка охотился. В те поры, при неимении времени и имении большого желания чего-нибудь поесть, все способы добычи пропитания были хороши. Генка ставил петли на коз и изюбрей, ловил медведей. Любая Генкина охота оканчивалась коллективной раздачей добычи – мало в какой семье было меньше 3-х детей, а мужики – все воюют. Ловил Генка рыбу, зверя. Добывал пушнину – хоть в те поры она и нафиг ни кому не нужна была. Девчонки ходили в соболях, НО – голодные.


В эту последнюю военную осень, поехал Генка, уже молодой мужчина, почти Геннадий Степанович, проверять самоловы на кабанов. За войну животный мир мужички изрядно подчистили – ездить приходилось за мясом километров за 15 – 20, потому и приходилось самоловами – иначе не успеть между рейсами. В этот год Генка похоронил младшую сестренку – Ульяну, пяти месяцев от роду, родившуюся по возвращении отца с фронта.
Погода не баловала. Частые холодные дожди вспучили реки, начались первые заморозки. Под копытами коня потрескивал первый, но уже достаточно толстый, ледок. Генка жался к шее Вьюги, чтобы ветер не так сильно проникал под старую худенькую телогрейку. На работе выдавали стеганные поездные бушлаты, но это была форменная одежда, и Генка берег ее, как парадную форму – хоть и тепло, но в лес не поедешь
По старой узкоколейке, где был добыт памятный сохатый и найдена Найда – уже вполне оформившаяся сука - волчица, которая подпускала к себе только Генку и отца. Девчачий пол она не признавала в принципе – скалила зубы и кидалась кусать. Не кидалась только на мамку - щерила клыки, когда она приходила с чашкой – то ли улыбалась, то ли предостерегала…
Верный – помесь западной и восточной лайки – бурый, с рыжими подпалинами. Сын Тунгуса и соседской западносибирки – подарок Николаича, совсем перед его уходом на фронт. Из мохнатого писклявого комочка за три года вырос могучий охотничий пес. Вязкий, злой до крови и умный. Было дело – забыли на сенокосном таборе газету из под снеди, а собаку не позвали. Пришлось возвращаться за 5 км – девятимесячный Верный честно караулил брошенную газету.
За три осени пес вошел в самую силу. Молодой, горячий, азартный. Генке только в радость – бывало, в лес пешком выходил, до первого свежего следа косули и все. Садись на пень и жди – Верный честно свою пайку работал всегда. Где бы козел ни был – догонит, поставит на круг и точнехонько на выстрел – метров на 50 - самое большое – пригонит. Везло Генке с живностью, было какое-то понимание, или понятие, что ли… Животные Генку любили. И Генка тоже отвечал им добротой и лаской. Вот хоть Найду взять… Пришла пора гулять – против природы не попрешь. Волков, понятно, во дворе не живет больше. Выбрала Найда себе в супруги Верного. Должен сказать, забегая вперед, что этот брак продлился до самой смерти, как в американском кино. Но об этом – позже…
… Два часа пути на ветру до первого самолова Генка помнил смутно – жутко хотелось спать после рейса, мерная поступь Вьюги успокаивала и усыпляла. Верный где-то шерстил окрестности и не появлялся, голоса тоже не подавал. У таежного балагана на тропе Генка спешился, отпустил пастись Вьюгу, закинув поводья ей на шею. Старая берестяная кровля балагана защищала от ветра и Генка устроился ужинать.
На далекий лай Верного указала Вьюга – донесенные ветром отголоски поймали чуткие уши кобылы, о чем она и известила тихим ржанием – можно поручиться, уж этому конюх на заставе ее точно не учил! Затушив костер, Генка зарядил ружье крупной картечью и сел в седло.
Через пару десятков минут лошадь вынесла Генку на взлобок крутой сопки. Внизу, в распадке, раздавался злой лай Верного. Самолов стоял почти в полукилометре от этого места, потому Генка подумал, что Верный поставил сохатого.
Вьюга стала спускаться в распадок, приседая на задние копыта. Генка замер в седле, помня, что сохатые коня не боятся и не убегают. С ружьем в руках Генка ждал появления лесного исполина…
Сохатый не появился. В распадке, упершись узким задом в густой подлесок, от Верного оборонялся крупный секач, добрых пять центнеров весом. На задней ноге кабана болтался самолов, вместе с цепью и бревном притащенный им за полкилометра.
Дедовский подарок Генка всегда с собой на охоту брал – мало ли. Кинув ружье в седельную сумку, Генка достал из-за пазухи дедовский маузер. Пристегнул кобуру – как приклад, и, готова маленькая винтовка. Выстрелов хватило двух – сухих, винтовочных, и необычно громких из-за короткого ствола. Кабан завалился набок, в агонии вырвав копытами все окрестные кустарники. Верный, с торжествующим утробным глухим рыком, вцепился секачу в пятак.


Генка разогнул уставшую спину. Освежеванный кабан лежал красной грудой мяса на расстеленной шкуре. Солнце скрылось за сопкой и стало совсем темно.
- Надо ночевать! – Генка воткнул нож в кабанье стегно и отправился собирать дрова для ночлега. В глубине распадка весело журчал в ночной тиши ключ, как бы переговариваясь своими звонкими струями с камнями, травой и ветками, перекатываясь на валунах и вызывая волшебную чарующую музыку тайги.
Первые языки пламени облизнули сухую листвянку, как бы пробуя на вкус, озаряя неровным светом глухой полумрак елового распадка. Где-то далеко закричала выпь. Тайга наполнилась шумом ночной жизни.
Разомлев от сухого тепла костра, Генка уснул. Даже руки не помыл от крови – навалилась неодолимая усталость – результат трех бессонных ночей и дней. В полночь Генка проснулся. Как-то сразу и сам. Поднялся, отправился на ключ за водой – сварить чаю. Отмыв руки и сполоснув лицо, Генка набрал воды в котелок и пошел к табору. Как только стих звон ключа – стало слышно окрестности. По давней привычке, Генка шел тихо, не хрустя ветками, не ломая сучков.
Голоса Генка услышал сразу – уж больно чудными показались ему звуки чужой речи в ночной тишине леса. Голоса доносились с сопки, и быстро удалялись. Да и слышно их было совсем не долго.
Утром Генка пошел посмотреть следы. Вьюга честно занесла его на вершину сопки. По гребню тянулась тропинка из примятой травы. Пройдя пару сотен метров по тропе, разглядел Генка и отпечатки следов. Люди прошли в сторону Китая.


Про ночную встречу, Генка распространяться не стал – не в НКВД же идти, хотя надо было бы. Привез утром домой мясо, разобрал волокушу и на работу – как будто все нормально. Из рейса пришел утром. Ни слова не говоря, оседлал Вьюгу и уехал, немало удивив всех домашних. А поехал Генка на другой конец деревни, к старому уже деду по прозвищу Анод. На карте и сейчас есть такое название – Анодовский ключ – исток небольшой речки. В честь этого деда и названо место.
Дед Анод был семеновцем. Матерым бандитом, которого в гражданскую – как-то пропустили, а потом – руки не дошли. В смутные времена промышлял Анод золотишко – караулил китайцев на тропке с верной Мосинкой, да и надевал их по четыре на пулю. Ходили китайцы с приисков гуськом, друг за дружкой – бить удобно, главное место грамотно выбрать.
Сказать, что Анод жил богато – нет. Последние годы проживал бобылем по причине несносности своего характера – переваривать его не мог ни кто, кроме покойной жены. Если и были у деда богатства, то они были надежно спрятаны. Анодовское наследство и по сию пору разыскивают, да только все не удачно как-то.
Долго Анод промышлял на тропе спиртоносов, пока не вычислили его китайцы. Поймали, привязали, голого, на муравейнике – страшное дело и очень мучительная смерть. Через сутки спасла его бабка – жена покойная. Примчалась верхами на зимовье.
Вызволила. Правда, умом с тех пор дед малость повернулся. Все думал, что при царе живет. Грозился отписать грамоту императору, как тут китайцы беспределят…
Анод Генку встретил не приветливо.
- Чьих будешь?! – цепкий дедовский взгляд, слишком молодой и острый для восьмидесяти годов, прошелся по Генке и кобыле от макушки до копыт. Генка спешился, снял кепку.
- Поряк я… - взгляд деда Анода впился в Генкино лицо.
- Вижу! Похож! Заходи! – Анод распахнул калитку – С чем пожаловал?
Генка, привязав Вьюгу к забору, слегка робея, прошел через двор за дедом в дом.
С какой стороны начать излагать свое дело – Генка так и не решил, потому начать разговор и внятно объяснить, с чем же он пожаловал к деду, ему было сложно.
- Ну, ты пока садись – дед указал на табурет. – Сейчас приду.
Через несколько минут, дед вернулся, с двумя кружками молочно-белой, молодой браги. Поставил на стол, отхлебнул, кряхтя, присел.
- Излагай! Редко ко мне кто захаживает… - Анод внимательно посмотрел Генке в глаза.
Смутившись от дедовского взгляда, Генка хлебнул браги. Помолчал. Еще хлебнул. Дед не торопил.
Хмельное тепло разлилось по уставшему телу, пропали сомнения, и Генка, выложил все, как есть, деду. Как на духу. И как кабана взял, и как голоса ночью слышал, и про следы, и про тропу на гребне сопок.
- Повадились опять, косоглазые… - Анод пыхнул цигаркой и пристально посмотрел на Генку, вроде как оценивая. И, где-то там для себя, приняв решение, продолжил…
- Они меня к муровятнику привязали. Жестокие очень. Договориться пробовал – бесполезно. И хитрые. Вроде все, договорились – я им золото, они мне спирт – а потом чего-то по-своему лапочут, все одно – обманут! – захмелевший Анод, казалось, изливал Генке всю свою истосковавшуюся от одиночества, уставшую душу. Рассказывал дед долго. Была выпита еще не одна кружка хмельной молодой браги, выкурена не одна цигарка.
Рассказал дед Генке, что же есть за тропа такая – тропа спиртоносов. Почему удобно и тайно можно было по ней ходить в Китай, а самое главное – быстро! Конная дорога, минуя крутые подъемы водоразделов, долго петляла по распадкам. А тропа – была прямой, как лучик.
Незаметно для себя, Генка уснул прямо за столом. Снились Генке узкоглазые китайцы, вереницей идущие по сопкам, снилось холодное ложе винтовки и фигуры на кончике подрагивающей мушки, и звон в ушах после выстрела, и … муравьи. Сотни тысяч. Грызущие его, Генкину, живую плоть…
В холодном поту Генка проснулся. Смеркалось. Анод будто и не ложился. Задал корма Вьюге, привязанной к забору. Чего-то делал по дому и пыхтел цигаркой.
- Ты, малой, меня послушай… - дед присел рядом с Генкой. – Я тут много тебе чего рассказал, верю, что парень ты с головой. Не хотелось бы помереть где-нибудь в тюрьме.
Голос деда сорвался.
- Я тебе что скажу. Ты к пограничникам езжай. Им и расскажи. Только про меня не говори. – в голосе Анода промелькнули просительные нотки.
Пообещав деду ни каким словом не упомянуть его имя, Генка поехал домой, на прощание испив с ним еще по кружке браги.


Прошло добрых три недели после разговора Генки с дедом Анодом. Вроде затянули домашние хлопоты, да и работа, опять же. Тут собрались соседи корову покупать дойную. Попросили Григорьевича, отца то есть, поспособить покупке. Отец, по причине инвалидности, в станицах побывать не мог, а в самой деревне коров на продажу не было – и так вся живность по счету – война. Соседка заинтересовала Григорьевича тем, что дала в долг три рубля, при условии, что он поможет ей купить корову. Корова в те поры стоила около пяти рублей. На семейном совете, взвесив все «за» и «против», было решено и себе в семью купить корову – уж больно голодно такой большой семьей жить без кормилицы. Сообща, подсчитав все сбережения, прибавив три рубля, занятые соседкой – насобирали почти шесть рублей.
Холодным сентябрьским утром, оседлав Вьюгу, Генка отправился в Толбузино покупать корову. Вернее, двух коров – себе и соседке.
Вот тут и вспомнилась Генке Анодовская наука. Поехал Генка не торной конной дорогой, а сопками. По самым гребням, как указывал дед Анод. Дедовский маузер Генка не прятал – он спокойно болтался на ремне, хлопая Генку по ноге, в такт поступи Вьюги. Да и кому бы надо было задерживать Генку среди тайги, где даже зверь то теперь стал ходить редко. Не то, что человек. А с пистолетом – спокойнее. К тому же Генка очень хорошо понимал, какой тропой он едет и чего на ней можно встретить.
Тропа нашлась сразу, стоило только Вьюге взобраться на сопку. Хорошо набитая, вырубленная местами от чапыжника. И прямая, как и течение реки внизу, под сопками.
Торной тропой, Вьюга быстро понесла Генку в сторону границы. Частые, крутые подъемы и спуски, казалось, совершенно не смущали кобылу – в свою пограничную бытность она успела повидать и не такие трудности. Час пути прошел быстро – Вьюга мерно рысила по тропе, тайга ни звуком не говорила об опасности и наличии посторонних. Первые минуты Генка частенько хватался за кобуру маузера – любой звук настораживал и волновал. Верный – беспокойства не проявлял и спокойно бежал рядом с тропой, выписывая замысловатые узоры следом – поисковый ход, как говаривал дед.
Спокойная дорога окончилась заливистым собачьим лаем. Генка, вынув из кобуры маузер, направил Вьюгу на звук лая. В неглубоком распадке Верный прижал пару изюбрей. Бык, охраняя важенку от нападок собаки, низко нагнув голову, рогами перекрывал азартному псу дорогу к самке.
Бить мясо в планах Генки пока не было – нужно было добраться до деревни и купить коров. Потому, убрав пистолет в кобуру и вскинув централку, болтавшуюся под ногой в левой седельной сумке, Генка выстрелил верхом, по верху голов оленей. От резкого звука изюбриха присела на задние ноги, а потом, распрямившись, как пружина, крупными прыжками, ломанулась в чапыжник. Бык рванул следом. С голосом, за ними убежал и Верный.
Ожидая собаку, Генка решил оттабориться, к тому же – уже почти ночь – закатное солнце смотрело через верхушки листвянок и неумолимо катилось к горизонту.
Отойдя с тропы чуть в сторону, Генка стал гоношить костер и бивуак – ночью по тайге ходит только абсолютный глупец, как учил его батя…
…Ночью по тайге ходит не только абсолютный глупец, но и китайцы – в этом Генка убедился буквально через пару часов. Под потрескивание костра, Генка задремал. Дремал и Верный, набегавшийся, согретый жаром от сухих поленьев.
Разбудил Генку злой лай собаки. Вырывая из-под себя дерн, пес лаял вверх сопки. Прижав собаку к земле, Генка упросил кобеля не шуметь. Мордой Верный четко указывал на направление подозрительных звуков, коротко подвывая и пытаясь лаять. Успокоив собаку, Генка отошел от костра – всем известно, что из темноты на свету – очень легко попасть в цель. Прошло почти полчаса. Укрывшись за ближайшим, вне полосы света, кустом, Генка ждал. Ни чего не происходило, даже Верный успокоился окончательно.
Улегшись в темноте, ниже тлеющей жаркой нодьи, Генка уснул, крепко прижимая к себе собаку и маузер, чуть отпотевший от тепла ладони.
В голове роились толпы мыслей, десятки правильных действий, на случай, если пришлось бы вступить в бой с незваными гостями. Реальность оказалась совсем другой…
Чуть свет, Генка проснулся – пробрал морозец от поднимающегося из распадка холодного воздуха. Вьюга паслась рядом, добирая остатки осенней пожухлой травы. Верного – не слышно и не видно.
Генка спустился в ключ. Умыться, согнать остатки сна, напоить верную кобылу.
Холодная осенняя вода взбодрила, смыла сонную пелену с глаз. Разбудила, одним словом. Собрав манатки, и, коротко свистнув, Генка сел в седло. Через пару-тройку минут Вьюгу, взбиравшуюся на гребень сопки к тропе, нагнал и Верный, пришедший на свист хозяина.
Китайцы по тропе ночью действительно проходили. В сторону приисков. Человек десять – их совсем свежие следы Генка обнаружил на тропе. Охватил легкий мандраж – ведь на волосок от гибели был – безоружным по тайге вряд ли кто теперь ходит.
Особых событий начинающийся день не принес. К обеденному времени Вьюга вышла к перепаханной полосе земли вокруг колючего пограничного забора – контрольно-следовой полосе. На КСП следов ночных визитеров не было – просто чуть заметна поврежденная пахота в месте перехода – как проборонил кто-то паханую землю. Генка направил коня вдоль полосы, по хорошо натоптанной, пограничной тропе. Вьюга, почуяв знакомые места, бодро побежала по тропинке.
До контрольно-пропускного пункта Генка добрался приблизительно через час.
Спешился. Показал документы. Пока шла проверка – Вьюга стояла спокойно. А вот когда пограничник вышел открывать ворота – заволновалась, тихо заржала и потянулась мордой к бойцу.
- Вьюга?! – пограничник ласково погладил кобылу по морде. – Узнала, девочка…
В голосе бойца было столько любви и ласки.
- Роды я у ее мамки принимал, на руках родилась у меня… – пояснил солдат опешившему от такого поведения Вьюги Генке.
- Мне бы к начальнику вашему, поговорить – уже садясь в седло, проговорил Генка.
- Ну, а почему нет, я сейчас позвоню – заедешь. Пограничник закрутил ручку полевого телефона. – Застава – сразу направо от дороги, под сопкой. Найдешь!
Искать заставу Генке не пришлось. Нужно было просто отпустить поводья коня. Вьюга буквально понеслась знакомой дорогой к заставе. Перед воротами – громко заржала, всполошив заставских собак и коней.
- Не иначе Вьюга пожаловала! - улыбаясь, пограничник на заставском КПП открыл воротину. - Помнит службу! Умница! – порывшись в кармане, боец достал замусоленный кусочек хлеба – угостить кобылу.
То, что его Вьюга тут была всеобщей любимицей – Генка понял сразу. Бойцы называли кобылицу по имени, гладили и рассказывали Генке, каким сокровищем он владеет. Вышел начальник заставы. Вьюга потянулась к нему мордой, чуть прихватила зубами за погон.
- Выросла, девчонка! – он протянул кобыле на ладони кусочек соленого хлеба. Заведено у них так на заставе было, что ли – хлеб соленый с собой в кармане таскать…
Разговор с начальником заставы у Генки получился долгий. Командир задал Генке кучу вопросов. Где, как, когда и кого видел? Как давно? Что за тропа такая – спиртоносов?
Генка рассказал все, что знал. Только про Анода ни словом не помянул, как и обещал деду.
Коров Генка купил в станице в тот же день – начальник заставы позвонил в совхоз и помог с покупкой.
Домой Генка ехал уже не один – пять бойцов, верхами и при карабинах, сопровождали его всю дорогу до самой деревни. Ехали обычной конной дорогой, потому особых приключений не было в пути, разве что долго ехали.
Дома, определив живность в стайку, поехал Генка показывать пограничникам тропу.


Особых приключений в тот день не ожидалось – все же пятеро оружных бойцов – сила!
Дедовский маузер Генка спрятал в сумку еще перед станицей и с тех пор его не вытаскивал – неучтенное оружие – наказуемо. Зауэр болтался в левой седельной сумке, чуть хлопая Генку по ноге, в такт поступи коня. На тропу выехали под вечер. Закатное солнце совсем не грело уже и давало все меньше и меньше света, клонясь за горизонт.
- Они ночью ходят – как мог, Генка рассказывал подробности пограничникам.
- Будем ночевать! – скомандовал командир отделения, учтя Генкины россказни.
Ночевать устроились чудно. Разожгли большой костер на склоне сопки. Двое бойцов легли около него спать. Остальные же, с Генкой вместе, расположились без костра, вокруг. Кто – как, замотавшись в теплую одежду. Коней увели подальше, в самый низ распадка.
Генка устроился на ночлег в густых зарослях багульника – памятуя страх минувшей ночи, совсем не хотелось спать на виду у врага, еже ли такой появится. Верный - примостился рядышком, делясь с хозяином теплом и терпким запахом псины. Так и уснули – без костра, в обнимку с собакой.
Китайцев Генка с Верным проспали. Разбудил хлесткий винтовочный выстрел, следом – еще один. Верный, одним движением вывернувшись из Генкиных рук, кинулся на выстрелы – все ведь знают, что для охотничьей собаки выстрел – это как сигнал к поиску. Заржали кони в глубине распадка. «Воруют!» - семимильными прыжками Генка помчался вниз, к коням, справедливо полагая, что с китайцами тут и без него разберутся. На встречу Генке, смешно подкидывая спутанные передние ноги, скакала Вьюга. Увидев свою любимицу в добром здравии, Генка слегка успокоился, но выяснить причину лошадиного кипиша все же решил. А причина – вот она – узкоглазая, лежит с проломленной копытом головой среди стреноженных коней – к пограничным коням не стоит подходить тайно. Китаец был живой. Оглушенный, с пробитой башкой, но живой.
Что-то залепетал по-своему, поднимаясь с земли под стволами Генкиного Зауэра.
Поймали шестерых. Забитые, запуганные, в рваных обносках одежды, китайцы кружком сидели возле костра – приманки. Еще трое – лежали холодными трупами поодаль – пригодилась Анодовская технология – по четыре на пулю.
Золота у них изъяли – почти восемь килограмм. Китайцы плакали, размазывая слезы по скулатым лицам, что-то говорили, клялись и падали на колени, по-воробьиному чирикая на своем не понятном языке.
В Толбузино их, конечно, не повели. Пограничники сняли с пленников допрос, составили протокол, и порешили отправить китайцев в деревню, в комендатуру.
На Генку, как на молодого, но отличившегося – все же китайца то поймал, пусть и оглушенного – командир написал рапорт, на представление к награде. Забегая вперед, скажу – за эту ночь наградили Генку медалью « За отвагу» - боевой медалью! Хотя, как Генка считал, и не за что вроде.


Прошел почти целый месяц с того момента, как Генка отличился, помогая пограничникам. Упал осенний лист, расцветив мари и сопки в желто-красные тона. Ударили первые крепкие морозы. Рыба из окрестных речек и ключей стала скатываться в низовья – к большим глубинам зимовальных ям. Убрали урожай из огородов. Вроде и закончены основные дела – засобирался Генка на большую охоту далеко в тайгу. По такому поводу получилось выпросить на работе целых четыре дня отгулов – удача небывалая, особенно по военному времени! Помогло то, что советские войска уже вовсю шагали по Германии – грузопоток с военными эшелонами чуть снизился и руководство депо, по возможности, давало людям чуть-чуть отдохнуть. Поправить домашние дела, заготовить ягод и грибов в зиму – всю войну люди работали без отпусков и выходных. Да и отец попросил начальника депо – все-таки, Григорьевич был человеком весьма уважаемым в поселке.
Ехать в тайгу собрались вдвоем с Игорем – сыном Николаевича. Игорек – шустрый и любознательный подросток пятнадцати лет от роду – ездил в экипаже Генки кочегаром паровоза. За время совместной работы они здорово подружились, а тайга – вообще лучший экзамен любой дружбе.
Выехали поздно ночью – как только пришли из рейса. В таком деле – каждая минута на счету, к тому же свободного времени – и так совсем мало. Помылись, поужинали, запрягли Вьюгу в телегу, скидали заготовленный заранее провиант, оружие и прочую снаряду, пару деревянных бочек под ягоду и рыбу. К двум часам ночи – отправились. Старый уже Тунгус и Генкин Верный – мерно рысили возле телеги, изредка закладывая широкие петли по осенней тайге рядом с дорогой.
Хмурое октябрьское утро застало в пути. Ударил морозец, застеклив поверхность осенних луж достаточно крепким ледком. Генка и Игорь на ходу, по очереди, спали в телеге, зарывшись в сено - после рейса отдохнуть то не получилось. Вьюга – мерно рысила по дороге, не чувствуя веса хорошо смазанной телеги. Собаки – разбежались по сторонам дороги, в пределах слышимости, но голоса не подавали. Желтое осеннее солнце поднялось в рваных клочьях облаков. Обогрело парней и дорогу угасающим осенним теплом, потянул ветерок.
Часа через два лесовозная дорога окончилась широкой поляной, со сбегавшей от нее в низину узкой пешеходной тропой. Тут оставили телегу, навьючив манатки на развнузданную Вьюгу – дальше идти пешком, около восьми километров.
До зимовья дойти не успели. Внезапно справа от тропы, выходящей на широкую ягодную марь, раздался звонкий и азартный лай Тунгуса, а еще через пяток минут к нему присоединился басовитый рык Верного – собаки явно кого-то держали.
- Крупное что-то! – Генка зарядил Зауэр и передвинул Маузер за поясом – чтобы удобней было. Игорек – зарядил пулей Генкину тридцатьвторуху – своего ружья у него не было еще. Привязали Вьюгу на длинный повод – чтобы могла пастись, а сами двинулись на звук лая. Метров через триста – четыреста вышли на узкую и длинную поляну, поросшую густым брусничником и кустами багульника.
Что за зверя припутали собаки – Генка понял сразу. В густых кустах, сидя на заднице и размахивая лапами, собак отгонял не очень крупный белогрудый мишка, заставляя собак выписывать цирковые пируэты, чтоб не попасть на когти медвежьих лап.
А еще собак и медведя донимали пчелы, чье гнездо, видимо, Миша порушил. Забавно было наблюдать, как медведь лупил себя по морде лапами, когда собаки чуть отступали, как Верный, высоко прыгая над кустами, давал пару кругов вокруг медведя, а потом снова кидался в атаку, как Тунгус, потерев лапами искусанную морду, снова начинал лаять на зверя.
С Маузера Генка стрелять не стал – близко, да и ни к чему это – вполне под гладкий ствол расстояние. Памятуя о том, как самого его Николаевич к охоте приучал, Генка, одними губами, беззвучно, показал Игорю – стреляй, мол! Сам вскинул стволы, прицелился – страховать молодого охотника. По ушам хлестанул сухой звук выстрела, Игорек стал лихорадочно перезаряжаться, не глядя на зверя.
То, что Игорь промазал – Генка понял как-то сразу. Медведь дернулся всей тушей, вскочил на ноги и рванул за ближайшие деревья. Собаки, с лаем, кинулись следом, мало что не кусая зверя за штаны. Через некоторое время звуки гона удалились в ближайший распадок. Парни подошли к месту выстрела – по левой стороне хода зверя, на кустах, виднелись четкие размазанные полосы крови, остро пахло псиной.
-Ну, Игорек, и мазила ты! Теперь сутки за ним бегать будем! – Генка не скрывал своего разочарования. Порешили, что Игорь будет ждать тут, а Генка сходит за конем и вернется, чтобы уже вместе двинуться на поиски и добор.
Генка пошел своим следом к оставленной Вьюге. Кобыла ждала там, где ее и привязали. Скинув вьюки, Генка сел в седло и направил коня в сторону памятной поляны. Внезапно по ушам ударил звук выстрела, послышался визг собаки и рев медведя. Толкнув Вьюгу пятками, почти галопом, Генка вынесся на поляну. Игоря на поляне не было. Не было слышно и собак. Кровавым медвежьим следом Генка кинулся на поиски напарника.
Первые полсотни метров Генка пролетел верхами – след был виден очень отчетливо, потом пришлось спешиться – зверь сделал скидку и след стал совсем не заметен. Генка спешился. Тишину тайги не нарушало ни что, кроме дыхания Вьюги за спиной. Внимательно разбирая следы, Генка пошел вперед, ведя кобылу в поводу. В одной руке – уздечка, в другой – дедовский Маузер на боевом взводе. Совсем, как партизан в гражданскую…
Игорька Генка увидел метров через триста пути – Игорь сидел под деревом и баюкал на руках собаку – Тунгуса.
- Я убил его!!! – Игорек поднял на Генку полные слез и боли глаза. – Батин пес!!! Господи!!! – Игорь рыдал, его бил озноб. Ружье валялось рядом, стволом до половины забитое в мох.
Тунгус был живой. Из пробитой грудины со свистом вырывался воздух, пополам с ошметками запекшейся крови. Пуля Игоря прошла через легкие, сильного кровотечения – нет – кровь сгустками уже запеклась по краям раны, образовав пленку. В метрах пятидесяти лежал медведь – чисто битый в голову.
Игоря спас Тунгус. Когда Генка пошел за конем, Игорек, в азарте решил сам добрать мишку – кинулся на лай, не разбирая дороги – очень хотелось перед старшим товарищем показать себя матерым охотником. Любой взрослый решил бы – тридцатьвторой – совсем не то оружие, с которым можно уверенно взять такого зверя, хоть и пулей. Игорек опытным охотником не был – потому и кинулся.
Зверь сделал скидку и лег. Лежать не дали собаки – подняли и погнали дальше, не давая покоя зверю.
Первая пуля Игоря сделала широкую рану на левом боку медведя – прошла скользом, разорвав шкуру на бочине зверя, вызвав обильное кровотечение. Рана была вовсе не смертельной, потому медведь очень резво стал убегать от охотника и собак. Собаки, одурев от запаха крови, совсем потеряли осторожность и кидались на зверя при любом удобном моменте. Псам удалось закрутить мишку, да так удачно, что он начал бежать назад почти своим следом. Игорь, естественно, этого не знал – бежал на звук лая и не думал о возможном развитии событий. Медведя он увидел внезапно – в пятидесяти метрах от себя. Зверь летел, не разбирая дороги, прямо на него. Лихорадочно вскинув ружье, Игорь выстрелил… Как на грех, Тунгус увидел опасность, грозящую хозяину, на доли секунд раньше, чем раздался выстрел – широким прыжком он постарался пресечь ход зверя, остановить его. Так пес оказался на траектории полета пули. Игорь не промазал на этот раз. Пуля, чиркнув по грудине Тунгуса, разбила медведю голову. У собаки были сломаны ребра, разорвана шкура на груди. В общем то и не смертельная рана, хотя Игорю показалось, что убил пса. Сразу после выстрела – медведь упал, упал Тунгус. У страха – глаза велики, как говаривают. Игорек про медведя уже не думал, любимый пес – дороже любого десятка любых медведей. Подбежал к собаке, стал руками зажимать кровавую рану, заплакал… В таком состоянии и застал его Генка.
Бросив до поры добытого медведя, парни занялись собакой. Суровыми нитками зашили шкуру на груди, обмотав морду пса тряпками и крепко прижав его к земле. Выстригли ножом шерсть, залили спиртом рану – Тунгус чуть не одурел от боли, но стойко терпел, подвывая и кусая тряпки на морде. Туго замотали грудину Генкиной исподней рубахой. Вроде – все. Освежевав мишку и наскоро соорудив волокушу, погрузили мясо и потянули к тропе на зимовье. Собаку Игорь нес на руках всю дорогу, утешая Тунгуса и периодически целуя его в морду.
Дошли до вьюков, кинули их на волокушу и двинулись к зимовью. По дороге нашли старое остожье, поросшее густыми зарослями крапивы. Здесь Генка остановился – нарвать крапивы.
На зимовье развели большой костер – обогреться, да привести в сохранность мясо. На костер поставили большой бак с водой – был на зимовье, накидали в бак крапивы, соли – пачку. Нарезали мяса крупными кусками – только мякоть. Нанизав кусок мяса на тонкий ивовый прут, Генка окунал его в кипящую воду, до образования по верху куска белесой вареной корки, как отец учил. Разрежешь такой кусок – внутри сырое кровавое мясо, а сверху – ни одна уже муха попортить не сможет – вареное и продезинфицированное.
В заботах прошел весь день. Мясо, обработанное, уложили в мешок и опустили в ледник, с весны еще не растаявший. Из костей стали варить холодец. Внутренности и ливер – сразу на сковороду, большую, чугунную – Генка ее еще по прошлому году привез, отобрав у цыплят – бабушка из нее их кормила.
Тунгус – лег под стенку зимовья и старался не подавать вида, что ему очень больно. Лучшие косточки, с кусками мяса – были отданы собакам. Тунгус – облизывал и потихоньку грыз кости, Верный же – грыз кости жадно, чувствуя себя хоть на время, но вожаком.
Об местности, в которой остановились Игорь с Генкой – история отдельная. Зимовье находится на острове реки Уркан – суровая северная речка, с непредсказуемыми перепадами воды. Можно и в болотниках перейти, бывает, а можно и на лодке – утонуть – так сильно разливается при хороших верховых дождях. Раньше там орочены жили. Садили какой ни есть огород, был рубленый дом, как у русских – житие в чуме давно уже было позабыто.
На острове Генка жилище построил сам. Из тонких листвянок, на самом высоком месте. В большой паводок вода подходила к самому кострищу, но в зимовье, построенном на песчаной банке, ни когда не заходила – обтекала вокруг, хоть и из зимовья в полуметре можно было в лодку садиться.
Переправа заняла совсем не много времени – Вьюга, не чувствуя за собой волокуши, легко перешла мелкий Уркан, вытянув на берег и Генку, и Игоря с собакой, и битого медведя на волокуше.
А потом был пир – ели вдоволь мясо, жареху из сердца и внутренностей. Сытые и разомлевшие, торкнутые сытной пищей, мальчишки и собаки упали спать. Даже кобыла, пощипывая траву, совсем не мешала мужикам отдыхать.
Отдых прервался внезапно – послышались звуки человеческой речи и ломающихся под подошвами сапог сучьев и веток. В тайге все просто – если люди, то пообщаться, поделиться новостями – сам Бог велел! Вышел Генка на косу – встретить гостей. Гости оказались с душком . На груди – красивые значки с надписью «Охот-рыб надзор СССР». Встретили, как полагается гостеприимным хозяевам – на стол метали, что есть. Зря… Очень было большим удивление Генки, когда гости начали шерстить вокруг зимовья, разыскивая оружие. Сетями Генка не рыбачил вообще – вполне хватало крючков на закидушках – донках, да и не искал никогда ни кто эти самые сети у мужиков – мало их было, по счету знали, у кого можно взять порыбачить бредешок или сетку.
Оружие, особенно то, что искали гости из инспекции, находилось у Генки за поясом – дедовский Маузер. Обыскать себя Генка не дал – ушел в тайгу, сославшись на то, что надо кинуть закидушки. К крючковым снастям гости интереса не проявляли, как Генка заметил. Остальное оружие – Зауэр и тридцатьвторуха – у гостей особого интереса не вызвали.
Мир нарушил Тунгус. Когда один из инспекторов ухватил Игоря за плечо –мол, показывай, где – что – раненный пес кинулся, сомкнув мощные челюсти на руке обидчика. Свободной рукой инспектор выхватил револьвер, собираясь стрелять собаку. Такого беспредела Игорь потерпеть не смог – ухватил дрын, которым подпирали дверь зимовья в отсутствие людей, да и огрел инспектора, не успевшего до конца вытащить пистолет из кобуры, поперек хребта.
Когда Генка вернулся – Игорь сидел под прицелом двух револьверных стволов. Бледный, но гордый, прижимая к себе собаку. Медленно потянул Генка из-за пояса Маузер…
… Два сухих выстрела разорвали тишину леса. Стрелять Генка умел – один из инспекторов упал беззвучно, второй – с хрипом повалился навзничь, выдирая в агонии ногами скупой дерн острова. Дело сделано! Генка подошел к Игорю…
Игорек, с громадными глазами на бледном лице, смотрел на спасителя.
– Делать то чего будем? Похоронить бы надо… - Генка перезарядил Маузер и сунул его за пояс.
Трупы скинули в шурф, из которого много лет назад поднимали золото. Восьмиметровая яма надежно, как казалось мальчишкам, скрыла следы преступления…


Охота закончилась… Поохотились… . С поникшими головами, парни сидели возле догорающего костра. Разговаривать не хотелось, каждый думал свою думу, но об одном и том же – как жить дальше. Перед Генкиными глазами стояли лица этих двух мужиков в военных френчах, казалось, что сейчас они выйдут из темноты и спросят за свои загубленные жизни, казалось, что лезут они из глубокого шурфа, чтобы отомстить…
Примерно такие же мысли роились и в голове Игорька, вызывая безотчетный ужас, и только костер удерживал парней от того, чтобы не убежать среди ночи, сломя голову, подальше от этих мест. Ночь казалась бесконечной, злой и очень темной. Кое-как они дождались рассвета – мутного и хмурого, в густых, тяжелых дождевых тучах.
Дорога домой прошла в гробовой тишине – молча вышли, молча погрузились, молча взнуздали Вьюгу, молча поехали. Уже перед домом Игорь, с трудом разжав губы, проговорил: «Я ни кому, ни чего не скажу, Ген…». Генка молча кивнул головой – ну и правильно, мол, молчи пока.
Так прошла неделя. Домашние, конечно, заметили перемену в Генке, но отнесли это на счет молодых любовных переживаний и сильно в душу не лезли – очень нравилась Генке одна дивчина. В конце – концов, Генка не выдержал. Присев рядом с отцом, выбравшимся на завалинку, все, как на духу, ему рассказал.
- Мда… - батя закрутил цигарку. С первого раза это у него не получилось – бумага порвалась, табак – рассыпался. С минуту отец молча курил, крупными, жадными затяжками, нещадно дымя.
– Заплет, однако. Тут подумать надо… Ээххх, сын, сын… - батя горестно покачал головой, как-то ссутулился, еще сильнее обычного хромая на своих култышках, пошел в дом.
Всю ночь отец ворочался в кровати, вставал, нещадно дымил самосадом, чего-то бурчал себе под нос, опять ложился… Не спал и Генка – уже которую ночь – все мстились трупы и мучали кошмары. Чуть свет, Генка тихонько поднялся с кровати – хлопотать по хозяйству. Хоть чем-то себя занять, отвлечься от тяжких дум. На крыльцо вышел отец, закурил. Рукой позвал Генку.
- В общем так, сын. Запрягай коня, поедем на заставу, к начальнику. Он тебя и к медали представлял, и хлебали из одного котелка. Может и присоветует чего дельного. Если к нашим чекистам пойти – наверняка посадят тебя. Хоть до выяснения. А там – попробуй, вырвись. Поверь уж старому разведчику – не чисто тут что-то.
Всю свою боевую дорогу отец прошел фронтовым разведчиком, до взрыва злополучной немецкой мины, лишившей его обеих ног.
Как отец объяснил матери причину такой скоропостижной поездки – Генка понятия не имел, просто помалкивал, запрягая Вьюгу в телегу. Мать вынесла котомку с провизией, чмокнула Генку в лоб и перекрестила. Отец взгромоздился на задок телеги и отправились.
В дороге отец заставил Генку во всех подробностях рассказать, что и как было, кто и что говорил, делал. Маузер покоился в телеге под сеном – отец велел взять с собой. В пути провели весь день – не спешили, каждый понимал, что, возможно, больше и не придется вот так просто побыть вместе и просто поговорить. Как-никак, а на Генкином горизонте вырисовывалось лет пятнадцать лагерей – при самом хорошем раскладе.
На заставу поехали сразу, не заезжая в станицу. Не было ни какого желания встречать кого-либо из знакомцев, разговаривать пустые разговоры «за жизнь». Да и новости, пока что, ни какие не интересовали отца с сыном – своих забот – полон рот.
Начальник был на заставе. Он неделями не появлялся дома – так на заставе и жил. Боевой офицер, не чета районному начальнику НКВД. Войска пограничной охраны тоже относились к структуре НКВД, правда подчинялись совсем другим командирам и выполняли, в отличие от прочих, настоящие боевые функции – с оружием в руках защищали границу. Районные же – выполняли функции фискальные – ни за грош могли посадить в тюрьму. У пограничников с фискалами была давняя вражда – потому и надеялся отец на честное, по совести и закону, следствие, обращаясь именно к пограничникам – начальником районного отдела был человек, мягко говоря, ни кем не уважаемый. Злобный, корыстный и очень хитрый. Раскрытие двойного убийства должностных лиц – это еще один «кубарь» на погон. Этого человека отец не уважал и боялся. От такого - подлость можно ожидать в любую минуту.
- О! Степан Григорьевич! Геннадий Степаныч! – с раскрытыми объятиями Николай Кузьмич Бережницкий встретил гостей на крыльце заставы. Ему еще с КПП доложили, кто к ним пожаловал. Григорьевича Кузьмич уважал – крепкий мужик, честный и серьезный, как и сам Кузьмич. Можно и поговорить, и совет дельный услышать, и обмана – ни когда не будет, и подлости – не дождешься. Да и фронтовик, даром, что инвалид, а не опустился, не поник, держит семью в кулаке, да и сам – не слаб еще, борется на култышках своих. Примерно так относился начальник заставы к отцу Генки.
К Генке же – отношение у Кузьмича было особое – народил он четырех девок, а вот сына – не было. Вот и видел Кузьмич в Генке своего сына. Именно такого, каким он снился ему. Честным, прямым, принципиальным… Да еще и огнем, в бою, пусть хоть и не большом, но – окрещены с Генкой.
Прошли в кабинет. Адъютант принес чаю и тихо прикрыл двери. Генка достал из-за пазухи Маузер и положил на стол. Затем, запинаясь, начал свой рассказ. Начать было самым сложным. Сначала – не понятно, с пятого на десятое, потом – все подробней, более упорядоченно, Генка выложил все, как было.
- Инспекция, говоришь? – голос начальника заставы был сухим и строгим. – Интересное кино… Забавно-с… - Кузьмич заходил по кабинету.
- В общем так! Посидишь пока, друг мой, на «губе»! Арестовать я тебя обязан, до выяснения обстоятельств, так сказать! На карте сможешь показать, где трупы спрятали? Вы их раздевали? Оружие забирали? Куда дели? – вопросы сыпались один за одним.
Генка честно ответил на все. Ни одной детали не утаил. Кузьмич позвал дневального и приказал определить Генку под замок.
- На нашу «губу» определи, не китайскую! Пусть поживет пока. Катьке скажи, пусть придет, покормит как дома. Скажи, я велел. – Катька, это средняя Кузьмичева дочка. Красавица-девка, семнадцати лет от роду. Она работала на заставе по кухонным делам – всеобщая любимица и веселушка, в которую была влюблена вся застава поголовно.
Генку увели. Как положено арестанту – без пояса, руки за спину, под винтовочным стволом. Солдат привел Генку в довольно чистую хату, с четырьмя аккуратно заправленными кроватями и цветами на тумбочке.
- Располагайся, братан! – дневальный обвел широким жестом обстановку. – На этот курорт наши не часто попадают!
Солдат вышел, погремев у дверей ключами. Совсем как дома обстановка – чисто и уютно – если бы не кованая решетка на окошке, да дверь – не на замке.

- Ну, а ты, Григорич, присядь ка… - Кузьмич перестал шагать по кабинету и остановился у окна, глядя на угасающее небо.
-Тут, понимаешь, такое дело… Проверить только все надо. Генку проводником – ни как не можно – должен под замком сидеть. Там же еще мальчишка был? Надо его в проводники, людей – я дам, пару – тройку человек. Поднять надо трупы, посмотреть… Вещи глянуть… Ты, Григорич, сможешь все без шума организовать?
- Конечно смогу! – отец ни секунды не задержался с ответом. – Даже сам проведу, если надо!
- Ну ты, Григорьевич, не кипятись. Просто объясни парнишке, что и как. Я думаю, он и сам нам захочет помочь. Тут понимаешь, какое дело. На соседнем участке вчера взяли при переходе границы одного русского. Заблудился и с нашей стороны вышел прямо на наряд. При нем – три комплекта документов на троих человек с разными фотографиями. Были и документы егерей, но только один экземпляр. Ну сам посуди, война! Какой, нахрен, рыбнадзор?!! У нас чего, мужикам более заняться нечем? Каждые руки на счету!
Вот оно!!! Вот что не срасталось в этой всей истории! – отец чуть не задал гопака на своих култышках. Ведь не зря сразу после Генкиного признания показалось ему, что есть здесь какая-то несуразность.
В ночь выехали. Григорьевич в телеге и трое оружных бойцов верхами. К утру прибыли в усадьбу Поряков. Мать накрыла стол, уложила бойцов отдыхать. Потом присела, с мольбой глядя отцу в глаза: «Генка – где?!»
- Ты, мать, не беспокойся. С Генкой все в порядке. Под присмотром. Пока не могу тебе рассказать. Вот выясним все – все и узнаешь. Успокойся пока. – грубой ладонью отец погладил мамку по щеке и поцеловал. – Верь мне, солнышко… все будет хорошо.
Чувствуя недоброе, мать тихонько заплакала и ушла в комнату, утирая слезы передником. Отец присел на лавку возле калитки. Выгоняли коров… На скудные осенние корма. Игорь тоже выгнал своего бычка в стадо – благо, не его очередь пасти. Со скамейки Григорьевич поманил парнишку – присядь, мол, есть разговор. Игорь послушно присел рядом.
- Короче так, Игорь… - голос Генкиного бати был суров и серьезен. – Такое дело тут… Генка сейчас сидит под арестом. Давай помогай ему. Показывай. – по порядку Григорьевич, обстоятельно, как взрослому мужику, объяснил Игорю ситуацию.
Генкиного батю Игорь очень уважал. И после такого серьезного разговора – конечно, не мог он поступить иначе – согласился провести пограничников к шурфу и все показать и рассказать.
Выехали в обед. Григорьевич оседлал Вьюгу и подал поводья Игорю, наказав кобыле слушаться нового хозяина. Вьюга прядала ушами, вроде как, понимая, что ей говорят.
В дороге прошел остаток дня и почти половина ночи. Выехали на поляну, где добыли медведя. Потом к зимовью. Потом к шурфу. Игорь, как и обещал Григорьевичу, все честно показал. Отдал револьверы. Патронов – не было ни одного. Тогда, в шоке, парни не обратили на это внимания, а сейчас – сразу бросилось в глаза.
Бойцы полезли доставать покойников. Достали шесть трупов. Двух белых – Генкиных – и четырех китайцев. Уже мумифицированных, пролежавших в мерзлоте с десяток-полтора лет.
Самое неприятное было – таскать покойников и грузить их в телегу. Китайцев – похоронили на месте. Вьюга – и та воротила морду от груза, хотя, благодаря низкой температуре в шурфе, ни чем, вроде как, и не воняло.
Лейтенант Джабраилов, гордый сын Кавказа, замполит заставы – очень уважаемый и принципиальный. Именно ему Кузьмич доверил разобраться с этим делом. Кристально честный человек – так о нем отзывались на заставе. Обманывать замполит не умел даже в мелочах. Вреш Джафарович достал пару командирских книжек и склонился над покойниками, сличил с фотографиями в документах – одни лица, только живые на фото.

В полном отчаянии, Генка упал на кровать, уткнувшись носом в подушку. Спать не хотелось. Хотелось крепко подумать, так, чтобы ни кто не мешал.
От тяжких дум Генку отвлек звон ключей в дверях. Дверь открылась… Всякое ожидал увидеть Генка – палачей с кандалами, НКВДешников из района, дневального с винтовкой… Реальность оказалась фантастикой – в косых лучах солнца, в длинной воздушной юбке, совсем не скрывавшей на солнце девичьей стати, в раскрытых дверях, появилась ОНА! Девчонка Генкиной мечты! Екатерина!
Запал Генка на эту дивчину давно. Еще с тех пор, когда покупать коров приезжал. Красивая, ладная. Со стройной фигуркой и бесовским огоньком в глазах. Еще тогда, год назад, юная Катерина очень понравилась Генке.
- Ты чей будешь? Отец просил накормить, как дома… - потупив взор, Катя поставила поднос с дымящимися паром плошками на тумбочку, стараясь не смотреть в глаза Генки. Генка отвел в сторону восхищенный взгляд – чтобы не смущать девушку.
- Поряк я… Кутузовым вашим родственник. – ответил Генка, украдкой разглядывая Катюшку – красавицу.
-А… понятно… - неопределенно отозвалась Катерина и вышла из горницы, громко звякнув ключами у дверей.
Майору Каличкину было совершенно наплевать на любое чужое горе – лишь бы не было горя в родной семье. К майору Джабраилов попал только после обеда – майор, свинья, спал дома, сославшись на неотложные семейные дела. Супруга – белотелая тучная женщина – долго полоскала лейтенанту мозги, хоть и не без претензий на секс – мол, я совсем не против. От такого Вреша аж заколотило – тут жизнь людей на кону! Как она может?!
Слава Богу, комендант, прознав о визите пограничников, велел истопить баню, да определить бойцов на житье в школе, пустовавшей за неимением учеников. Все не на голом месте ночевать, хоть крыша есть над головой. Трупы так и оставили в телеге – ни один из комендантских не подошел, даже поинтересоваться… Вьюгу Игорь распряг и пустил пастись на длинном поводе.
В баньке помылись на славу! Игорек так еще ни когда не парился! Пограничники – азартные на пар мужики. Все косточки прогрели! Потом сунули головой вниз в бочку с ледяной водой. Посмеялись от души опосля… Замечательные люди! – так понял Игорь для себя службу и товарищество воинов-пограничников.
Катерина приходила каждый день. Три раза. Приносила Генке завтрак, обед и ужин. Искоса поглядывая из-под ресниц, смотрела, как Генка ест – жадно и быстро – очень вкусно потому что. Хотя, как Генка думал, из Катюшкиных рук – любую бы гадость съел, не задумываясь!
Неделя пробежала для Генки как один день. Каждый день он видел свою ненаглядную Катеньку – по три раза на дню. Большего и желать не нужно!
Приехал отец. Зашел к Генке. Посидели, покурили. Так и ушел молча, ни слова не сказав. Генкину душу охватила глухая, жестокая тоска. Уж если батя ни как не ободрил – худо дела.
Катенька! Единственная Генкина отрада! – девушка регулярно заходила накормить Генку, прибрать в горнице. Часто Генка замечал на себе долгий, пронзительный Катин взгляд, из-под густых темных и длинных ресниц – парень явно нравился девчонке.
- Ох, Солнышко мое! – Генка взял Катю за руку и привлек к себе. – Замуж пойдешь за меня? – все Генкино мужское естество рвалось наружу. Кровь тяжелыми толчками билась в висках, боем сердца раскатываясь по всему телу. Девушка не отвечала, только жадно блестела глазами из-под полуопущенных ресниц, да красивые пухлые девичьи губки тянулись к Генкиным губам, желая поцелуев и ласки.
Генка очень хотел, чтобы Катя стала его женой – просто с ума сходил. И от ревности – когда видел, как другие пограничники заигрывают с ней, и от собственного положения – без пяти минут арестант. Да какой там без пяти минут! Натуральный арестант! Неделю уже под замком! – Генка заметался по комнате из угла в угол. – Как мамка там?! Девчонки?! – мысли, одна тревожней другой, роем крутились в голове, лишая сна и покоя.
Через два дня после возвращения экспедиции на заставу, приехал начальник из округа – разбираться. Высокий, с абсолютно лысой головой, блестящей на солнце, как зеркало. Долго не раздумывая, он сразу приступил к допросам живых участников событий. Первым, понятное дело, был Генка. Утаивать от следствия Генка ни чего не собирался – все, как есть и рассказал. Как стрелял, с какого расстояния, сколько раз, почему… и далее прочее еще на пять десятков листов дела.
Потом вызвали Игоря. Игорек тоже не запирался и все честно рассказал – как получилось, что он оказался под стволами, почему Генка начал стрелять…
Все как на духу рассказали мальчишки военным следователям. Генку – освободили из-под стражи – вроде как под подписку о невыезде. На тот момент – не было для Генки худшего горя – любимая Катенька стала недосягаемой.
Катерина нравилась не только Генке… Как только выпустили Генку с «губы» - отхватил Генка в «темную» конкретных люлей от заставских.
Вытирая кровавые сопли из разбитого носа, Генка гордился! – значит, нравится Катерине, коли прибегли к последнему средству – морду набить!
Жить остановились у родни – баба Стеша была рада гостям, как, собственно, и рабочим рукам. Для Генки – радость отдельная – всего через два дома по улице жили Бережницкие.
С превеликим удовольствием окунулся Генка в сельский быт. Доил и выгонял на пастбище коров, кормил кур и свиней. Оживал, одним словом. Себе Генка не врал и был сам с собой честен, до жестокости. Много дум успелось подумать за все это прошедшее время. Много выводов о жизни сделал для себя Генка. Совсем в другом свете увидел Генка жизнь, по-другому, по-взрослому, начал он воспринимать окружающее, вот так, без перехода, сразу. А еще, все больше и больше крепла мысль о сватовстве – если не посадят, конечно.
Генку не посадили. После нескольких серий допросов Степаныча отпустили восвояси, выдав сопроводительную бумагу для отдела кадров депо. Отец, мужик мудрый, остался погостить у родни, да присмотреться с будущей снохе – уж жизни отца учить – только портить, как говаривают. Как жить – батя сам мог кого хочешь научить. Генке наказал через неделю за ним приехать.
Домой Генка мчался на рысях . Вьюга шла широким ходом, оставляя за собой километр за километром. Игорек болтался в телеге, про себя матерясь, когда встречались особенно крупные кочки на дороге.
Вспомнился недавний разговор с отцом.
- Бать, а ты на мамке как женился?! – вопросом Генка поставил отца в тупик.
– Ну как, обычно… Посватался, потом женился. – отцу было сложно рассказать, как, собственно, он женился на матери.
–Я, батя, хочу жениться. – голос Генки был тверд. На Катерине хочу…
- Я уже заметил. – взгляд отца, с хитрым таким прищуром, раскрыл, казалось, все Генкины тайны.
За убийство двух «инспекторов» Генку представили к ордену «Красной Звезды». Кто бы мог подумать! Страхи – ушли в прошлое сами собой. Впереди – целая жизнь, чистая страница!
Как выяснило недолгое следствие – хлопнул Генка из Маузера двух диверсантов, которых, из числа пленных, немцы сотнями забрасывали на нашу территорию, сразу по окончании курсов в разведшколе. За неимением точных разведданных, диверсантов закидывали с самыми различными легендами. В Амурской области вообще не планировалось проводить какие- либо диверсии, кроме как на железной дороге – попали враги сюда случайно. Был приказ быть ближе к границе с Китаем, ну вот и подались. Ни карт, ни явок. Переборщили предатели с законом. Да и вел себя Генка по закону военного времени – чужой если – стреляй, разбираться потом будем. За «нейтрализацию вражеского диверсионного отряда» и представили Генку к награде. Правда, дедовский маузер отобрали. По этому поводу Генка больше всего сокрушался.